Шанс, в котором нет правил [черновик] - Ольга Чигиринская

— Думаю, они не меньше нашего озабочены этим вопросом, Миша, — Кессель теперь осторожно обминал сигарету. — И думаю, они в обозримое время разъедутся. Конечно, не сразу, чтобы не вызывать лишних вопросов. И может быть даже по разным странам.

Олег посмотрел на экран, и вдруг подумал, что ему будет жаль. Эти четверо были как-то симметричны им четверым. Словно в ДнД — команда chaotic good против команды lawful evil. И количество правильное: пятеро партийцев — уже толпа…

— Вот приедет барин… — пробормотал он.

— Уже едет, — доложил Кессель, — глядя на комм.

- Тебя будут расспрашивать, — сказала она. — К тебе будут приставать и доставать. Если ты будешь рассказывать и объяснять слишком много — ты можешь наговорить лишнего. Понимаешь?

— Угу, — кивнул Санька.

— С дядей Юрой и дядей Сашей все в порядке. Тому, что они умеют, дядя Юра научился в армии, дядя Саша — в школе фехтования. По закону они имеют право защищать себя… А вообще, если не знаешь, что сказать — лучше приходи ко мне.

— Угу, — кивнул Санька.

В кои-то веки она была рада, что сын — скорее флегматик.

— А тебя тоже будут расспрашивать?

— Еще как, — вздохнула она. Сначала учительская, потом — два класса, пятый и девятый. — Уже предвкушаю.

— Чего-чего?

— Это значит, м-м-м… заранее представляю себе, как вкусно это будет.

— По-моему, это будет совсем невкусно, — Санька сморщил нос.

— И я так думаю, — ухмыльнулась она.

— А почему же представляешь?

— Шучу. Понимаешь, Саня, есть такой способ выражать свои мысли, называется он «ирония». Это когда ты говоришь совсем не то, что думаешь, а даже наоборот — но при этом все знают, что ты хотел на самом деле сказать.

— А если не знают?

— Тогда может получиться не ирония, а просто враньё. Ну, например, я говорю: «Какой прекрасный солнечный день!» — это ирония.

— Как я люблю рано просыпаться и ходить в школу! — улыбнулся Санька.

— Молодец. Это не ирония, это я по правде.

— Если бы я любил, — грустно сказал Санька, — было лучше.

— Практика показывает, — они уже входили во двор, и приходилось улыбаться и кивать знакомым, — что даже самая лучшая школа имеет свои неприятные стороны. В частности, дисциплину и необходимость общаться с теми, с кем ты общаться не хочешь. Я тебе могу обещать одно: во взрослой жизни всего этого будет еще больше…

— Спасибо, — кивнул Санька. — Ты меня очень обрадовала.

Иронию он усвоил быстро, улыбнулась Оксана. Впрочем, для его отца ирония — нормальный способ выражать свои мысли.

Тут Санька увидел своего приятеля Ивана и начал махать ему варежкой. Когда Иван помахал в ответ, Санька рванул к нему, на ходу бросив через плечо:

— Всё! Я побежал!

Оксана махнула вслед — он уже не видел.

— При-иве-ет, Ёлочка! — догнала её Надя Васильева, преподавательница английского в младших классах. — Я умираю от любопытства. Что твои мужья позавчера убили высокого господина — правда?

— Да, — вздохнула Оксана.

И это только начало…

— И что вы теперь будете делать?

Беспокоится. И правда беспокоится. Но еще и любопытствует. Интересно же. Не каждый день случается. Куда деваться — она сама бы спрашивала и в глаза заглядывала, если бы у них по соседству такое приключилось.

— Санчо — большого Саню — вчера вызывали в цитадель. Дали иммунитет на всех, у кого еще не было.

— О-о… — круглый рот цвета розового вина. Круглые глаза цвета старого серебра.

Краситься с утра — дурной тон, но чуть припудрить кожу, чтоб не блестела — святое дело. — Если он вчера сам пошел в Цитадель — значит, он не так уж сильно пострадал, как говорили?

— А как говорили?

— Ужас. В парке уже сняли полицейское ограждение и все засыпали снегом — но кто успел посмотреть, говорили, что там все в крови.

— Извини, мне не очень хочется об этом говорить, — одна раздвижная дверь, другая… «Пожалуйста, вытирайте ноги… Большое спасибо».

— Я понимаю, понимаю…

Что ты там понимаешь?

…Ножницы скрипят, изодранные брюки падают на пол, на разноцветную мозаику кухни. В участке врач наложил швы и повязки на самые опасные раны — остальное сами. Перекись водорода, влажные салфетки… Ее поразило даже не то, сколько на Андрейке шрамов — а атмосфера обыденности, рутины. Опасный поворот, проскочили — прекрасно. Остальное — допустимые издержки. Ссадины на лбу, на локтях, длинные рубцы — следы когтей, короткие аккуратные порезы — бритва… Синяки расцвели на следующий день. «Морской зверь спрут, а не отец Кабани…» — так всегда отец говорил, когда Андрейка возвращался со своего футбола с побитыми ногами.

Нет, она и раньше все видела, слышала, понимала, но понимала головой — а тут оно вошло в кровь, в кости, в костный мозг и расположилось там по-хозяйски. Терем-теремок, кто в тереме живет? Мы там живем. Большой такой семьей. И порядки у нас семейные, простые. Живы — и хорошо. Потому что бывает наоборот.

Учительская, шкафчик, вешалка, зеркало… Здравствуйте-здравствуйте-здравствуйте…

— Лена! Мы все слышали…! Что случилось?

— Э-э-э… — улыбка, — простите… я еще не совсем… пришла в себя. Так что если бы вы были так любезны… Как-нибудь потом.

— Отстаньте от человека, — взмахом руки заведующий учебной частью Павел Капитонович, географ, прервал треп. — Обошлось, и ладно. По коням, коллеги. То есть, по кабинетам. Сплетничать будем в свободное от работы время.

И подмигнул Ёлке.

Спасибо, Павел Капитонович, большое вам человеческое спасибо. Правда, от необходимости как-то выкручиваться перед классом вы меня не избавите.

Зеркало. Волосы под шапкой чуть сбились, вот трам-тарарам… Оказалось, короткие волосы сбиваются легче — им не мешает это делать собственный вес. Немножко геля. Прекрасно. Очки — изящная оправа, фасон «крыло бабочки», легкая перламутровая отделка по верхним дужкам. Больше украшение, нежели необходимость. Одно стекло с диоптриями, одно без — легкий астигматизм; запустила, потому что на себя было наплевать, а сейчас не хочется на неделю выпадать из жизни и ходить одноглазым пиратом. Тем более, что очки работают еще и на образ. Тетя — учительница. У тети диплом есть. Не пустили бы тетю в школу без диплома даже на общественных началах. А еще у тети другой диплом есть. Тоже липовый…

— Лена, вы не могли бы подойти в мой кабинет после урока? — в учительскую заглянула директор школы.

— Да, конечно, — Оксана удивилась немного. В ком-в ком, а в Евдокии Марковне никак нельзя было подозревать жадного интереса к кровавому приключению Энея в парке. Или она не за этим? Что-нибудь случилось?

Вообще говоря, наверное, случилось. Оксану с самого начала работы в школе не оставляло ощущение, что она делает что-то не так. Смягчающие обстоятельства есть, да ссылаться на них уж очень не хочется.

После урока у пятиклассников у нее было «окно» на 110 минут, которое она планировала посвятить изучению методики (распределение тем и заданий по урокам было еще не готово — стыд и позор), потом — урок в девятом, потом — небольшой перерыв и занятие в кукольном театре.

Пятиклашки явно были в курсе — шептались, пока она настраивала проектор. Но расспрашивать ни о чем не стали, и в целом урок прошел, как обычно — гладко и весело. Закрепляли пройденный материал по цветовой символике, после чего каждый рисовал при помощи набора готовых шаблонов свой личный флаг и герб, стараясь цветом выразить о себе самое главное. Затем Оксана распечатала эту пестрядь, ее аккуратно вырезали, наклеили на загодя припасенные палочки — и после звонка из класса выбежала целая стайка титулованных особ с гербами и флагами.

Оксана проследила, чтобы дежурные подобрали все обрезки и сдали ножницы — после чего закрыла кабинет и пошла к директору.

Евдокия Марковна и не подумала спрашивать о программе. О Саше тоже не стала. Налила чаю в огромную чашку, как сама любила — черного и очень крепкого. Выставила на деревянную выдвижную доску вазочки с конфетами и печеньем. Села и сказала:

— Лена, милая, вы заметили, что на вас здесь немного косо смотрят?

— Это трудно не заметить, — Оксана пожала плечами. Чаю не хотелось, но предложили — не отказываться же…

— Вы задумывались о причинах этого?

— Да. Но ничего пока не надумала.

Именно Евдокия Марковна после рождественского представления задержала Оксану для разговора и по итогам этого разговора, выяснив, что у Елены Дорфман диплом культуролога, предложила ей место в школе на полставки. Так что подводить эту добрую женщину категорически не хотелось — и она была даже рада тому, что директор сделала первый шаг.

Директор… Оксана вспомнила свою школу, директора Анну Геннадьевну, которая терпеть не могла слово «директриса», будучи математиком. «Директриса — это прямая, лежащая в плоскости конического сечения и обладающая тем свойством, что отношение расстояний от любой точки кривой до фокуса и до этой прямой есть величина постоянная, равная эксцентриситету соответствующей кривой» — она выпаливала это определение каждый раз, когда слышала, как кто-то называл ее директрисой. К концу школы даже полные математические бездари знали его наизусть.